Женщина по имени Солнце. История великой любви - Инна Тронина

Разумеется, о публичных выступлениях Зейн речи не шло. Но она, по крайней мере, могла музицировать вволю, не боясь прослыть гулящей. Потом Абдул-Рахман стал брать жену с собой в зарубежные поездки. Зейн увидела мир, оттаяла душой, освоила несколько индийских и японских струнных инструментов. Начала всерьёз заниматься танцами, и достигла в этом больших успехов, что при её врождённых данных было неудивительно.

У них родился сын Юнус. А когда Зейн ожидала второго ребёнка, случилось горе. Я ещё не успела пережить свою потерю. Даже острота страдания не ослабла, как вновь пришлось надевать траур и читать салят аль-джаназа – заупокойную молитву. Сестра умерла на моих руках совсем молодой – ей не было и тридцати. Она перестала говорить, только смотрела на меня и, не умолкая плакала от боли и обиды.

Я знала, что Зейн не спасти, но всё же боролась, пока были силы. Сдалась только после того, как авторитетный консилиум окончательно приговорил сестру. И я, коллега уважаемых докторов, поняла, что ничего иного сказать они не могли. За два дня до того, как мне исполнилось тридцать пять, я получила очередной страшный удар судьбы и выжила с трудом.

А пока вернёмся в наше счастливое детство, которое и теперь светит в ночи моих невзгод, словно факел любви. Как я уже говорила, наш клан был и остаётся богатым, влиятельным, искренне уважаемым. Мой отец, Юсуф Ибрахим аль-Шукри, никогда никому не отказывал в помощи и добром совете. Даже когда он серьёзно заболел, перенёс инсульт, инфаркт и операцию на сердце, в нашем доме, увитом виноградом, стоящем на фундаменте из розового асуанского гранита, всё время находились посторонние люди. Все хотели о чём-то поговорить с отцом.

После того, как не стало Зейн, Юсуф объявил нам, что проживёт недолго, ибо больше всех виновен в случившемся. Он только пообещал проклясть любимицу, младшую дочь, если она не образумится и не оставит мысли о карьере певицы. Не проклял, нет! Только пообещал! И после жестоко страдал, считая, что Аллах внял его неосторожным словам. Отец уже бывал в хадже и хотел еще раз пойти, специально для того, чтобы искупить вину перед Зейн и претерпеть неизбежные испытания.

Он мечтал, как многие правоверные, умереть в состоянии ахрам, то есть святости, и быть похороненным в одежде паломника. И ещё папа добавил, что, если покаяние не будет принято, и он вернётся из хаджа живым, то пожертвует солидную часть своего состояния в пользу рожениц и младенцев. Он ведь любил Зейн, даже больше чем Хамаля, не говоря уж обо мне. Я слыла строптивой и неласковой, а Зейн в детстве была очаровательна. Все родственники, знакомые, соседи, гости обожали её и не спускали с рук. Отец не считал запреты, налагаемые на детей, проявлением гнева или наказанием. Даже своему единственному сыну и наследнику Хамалю запретил быть археологом, к чему тот с детства имел склонность, и приказал ему стать дипломатом.

Проживая в Луксоре, среди храмов и музеев, близ Долин царей и цариц, плавая по Нилу на фелюге и наблюдая за чарующим представлением «Звук и свет», проходящим каждый вечер в Карнакском храме, трудно не «заболеть» древностью. Но отец и это счёл грехом, искушением, неугодным Аллаху, и Хамаль вынужден был подчиниться.

Как известно, почти вся территория Египта – пустыня. Вернее, несколько пустынь Ливийская, Аравийская и Нубийская. Плато постепенно возвышается к востоку и обрывается у Красного моря и Суэцкого канала. Жизнь по-настоящему кипит лишь в долине Нила, который является единственной постоянной рекой и в буквальном смысле слова несёт жизнь в раскалённые пески.

Есть ещё оазисы – зелёные островки около источников, выходящих через грунт на поверхность. Источники встречаются разные – пресные, минеральные, холодные и горячие. Отец часто возил и маму, и нас к ним для лечения и отдыха, где бы мы ни проживали – в Луксоре, в Каире или в Александрии. У нас было три дома, и мы попеременно останавливались в каждом, в зависимости от времени года – то на побережье Средиземного моря, то в глубине страны, близ Нила.

Хамаль обожал гонять на джипе по пляжам, прямо по линии прибоя, и позже я составляла ему компанию. Брату было около двадцати, мне – почти пятнадцать. Эти поездки, совершаемые вечером и ночью, когда море и пустыня особенно прекрасны, похожи на сказочный сон. Отец уезжал по делам, а мы потихоньку от мамы и прислуги выводили автомобиль из гаража.

С Хамалем я чувствовала себя в полной безопасности, несмотря на то, что нас не раз пытались ограбить. Но брат всё время был вооружен, и однажды ему пришлось отстреливаться. Во время другой прогулки нам наперерез выехал внедорожник. Брат лишь чудом сумел избежать столкновения, а после на бешеной скорости покинуть злополучное место. Формально мы не нарушали предписаний, обязывающих лиц женского пола появляться на улице лишь в сопровождении супруга или родственника-мужчины.

Отцу все эти авантюры не нравились. Но он понимал, что всё равно не сможет уследить за такими отчаянными удальцами, как мы с Хамалем. По-моему, кроме всего прочего, брат таким образом протестовал против насилия со стороны отца, который своей волей сделал дипломата из человека, начисто лишённого этого дара. И поныне, добросовестно исполняя свои обязанности в разных странах, брат ждет возможности отправиться в Египет и пусть на месяц-другой, но присоединиться к какой-нибудь археологической экспедиции…

Мы очень любили праздники, особенно Ид аль-Фитр, называемый Малым. Весело, шумно, в обществе многочисленных гостей, прямо на улице, под пальмами и яркими звёздами, окружённые светильниками, гирляндами и лентами, оправляли мы разговение после окончания священного месяца Рамадан. Всем малышам дарили сладости и игрушки. Целый месяц перед тем взрослые и достигшие десятилетнего возраста дети не ели в светлое время суток, предаваясь серьёзным и не понятным для нас размышлениям, а с заходом солнца садились за трапезу.

Однажды, когда я, принаряженная в розовый шёлковый хиджаб, расшитый золотом, в карминно-красную рубашку и такие же шальвары, рассматривала только что подаренную мне игрушечную кошку, которая умела мяукать. Вдруг ко мне подошёл отец, взял на руки и сообщил, что кроме старшего брата. я имею теперь и младшую сестру. Действительно, мама в тот год не держала пост, а после вообще куда-то исчезла, вот – о, радость!

Появление Зейн я восприняла как подношение к Малому празднику и немедленно включилась в заботы о ней, ничуть не ревнуя. Ведь я большая, мне шесть лет, я знаю все буквы и многие суры Корана! Как ямогу требовать одинаковой с младенцем любви и заботы? Ведь сестрёнка такая крохотная, как куколка! Потом Зейн часто говорила, что я стала ей как мать. В детстве мы с Зейн всегда были вместе, а потом я вышла замуж и уехала в Америку. Через некоторое время и сестра перебралась в дом Абдул-Рахмана.

Но мы всё равно встречались при любой возможности – и в обычные дни, и на праздниках, которых в нашей семье было очень много. Некоторые ортодоксы выступают против того, чтобы отмечать дни рождения людей, даже самых уважаемых, таких, как Пророк Мохаммад. Но наш отец не только позволял праздновать дни рождения, а даже приветствовал это. Я уже рассказывала о самом любимом торжестве – Ид аль-Фитр. называемом Малым, так как продолжается оно три дня. А вот Большой, четырёхдневный праздник, Ид аль-Адха, День жертвоприношения, казался мне торжественным и пугающим одновременно.

Разумеется, я никому не говорила о грешных своих мыслях, ибо это главный праздник мусульман. Им завершается ежегодное паломничество в Мекку и Медину. Но всё-таки он не такой искромётный, добрый и теплый, как День разговения, чем-то напоминающий христианское Рождество. В преддверии его покупается новая одежда, украшается дом, готовятся обильные и вкусные яства. Накануне и во время Ид аль-Фитр рассылаются открытки с пожеланиями счастья и процветания, люди обнимаются, целуются, прощают друг другу долги, раздают милостыню, приглашают за свой стол одиноких и бедных.

Для того, чтобы ни один член общины не чувствовал себя в эти дни покинутым и ненужным, с людей собирают специальный закят – религиозный налог, но не обязательный, а добровольный. Впрочем, никто и не отказывается помочь менее удачливым в жизни единоверцам достойно встретить оба праздника – Ид. Им заранее выдают деньги, чтобы они могли купить обновки для торжества, прибрать своё жилище, украсить его, как подобает. Одна треть мяса жертвенных животных, забитых в день Ид аль-Адха, тоже передаётся неимущим.

И всё-таки с самого раннего детства, благоговея, преклоняясь перед величием и святостью Дня жертвоприношения, я вместе с тем боялась его. Никак не могла избавиться от мысли о том, что пролитие крови, пусть даже овец, коз, верблюдов, реже коров, может каким-то образом способствовать наступлению благости и единения. Мне было мучительно жаль предназначенных на заклание животных, которым торопливо запихивали в рот леденцы, чтобы съесть их после забоя на счастье. Я ни секунды не могла смотреть в их ещё живые глаза, которые через несколько минут станут мёртвыми. Они блеяли, мычали, двигались, дышали, нюхали воздух. Некоторые даже начинали беспокоиться, пытались вырваться и убежать.